КОЛЕСНИКОВА Надежда Николаевна 12 сентября (31 августа) 1882 года в Москве. Член КПСС с 1904 г., участница декабрьского вооруженного восстания в Москве. В марте 1906 г. была арестована. До 1916 г. вела нелегальную партийную работу в Баку. В 1916 г. была вновь арестована. После Февральской революции — секретарь Московского окружного комитета РСДРП(б). С августа 1917 г. — на руководящей работе в Астрахани, Баку, Ярославле, Москве. С 1933 по 1957 г. — на научной работе в Институте марксизма-ленинизма при ЦК КПСС и в Центральном музее В. И. Ленина.
И. Н. КОЛЕСНИКОВА
МОИ ШАГИ В РЕВОЛЮЦИЮ
Начало борьбы
Мой отец был мелкий хонторскнй служащий на текстильной фабрике Даниловской мануфактуры. Здесь, на фабричном дворе, и прошло мое детство; здесь я рано познакомилась с несправедливостью в жизни. Из разговоров с детьми фабричных рабочих я поняла, что мне живется лучше, чем им: я учусь в школе, у меня есть интересные книги; они в школу не ходят, потому что на них оставляют маленьких ребят на целый день, кроме того, у многих из них нет обуви и теплой одежды. С большим волнением слушали они меня, когда я читала им книжки, рассказывала о школе.
Видела я и их матерей-ткачих, когда те гурьбой после свистка выходили из цехов фабрики. У ворот их уже ждали старухи и ребята с младенцами на руках, которых женщины поспешно разбирали и на ходу начинали кормить грудью, а за их юбки цеплялись ребята двух трех лет. Иногда работницы, уволенные с фабрики из-за беременности, приходили к матери и просили какой-нибудь домашней работы, чтобы заработать 15—20 копеек на хлеб.
И здесь же на фабрике я видела особняки, стоявшие в глубине садов с цветниками и фонтанами. В этих особняках жило фабричное начальство. Сторожа не позволяли нам, ребятам, приближаться даже к заборам этих садов.
Никто не мог мне тогда объяснить, почему существует такая несправедливость в жизни: роскошь и богатство — у одних, нищета, голод и рабский труд —у других.
Позднее большое влияние на формирование моего мировоззрения оказала классическая русская литература. С чувством большой благодарности вспоминаю я нашего преподавателя А. С. Хаханова, который некоторым из нас давал книги, запрещенные к чтению в гимназии.
Так познакомилась я с сочинениями Белинского, Добролюбова, Чернышевского. Я была увлечена их идеями, но современную общественно-политическую жизнь знала мало и осмыслить ее не могла.
Мое политическое просвещение началось, когда я по ступила на Московские педагогические курсы и вошла в студенческую среду. Здесь я услышала о существовании политических партий, кое-что узнала об их программах, но разбиралась во всем этом плохо. Нужен был какой-то толчок извне, чтобы я могла осмыслить то, что так смутно бродило во мне. В этом отношении большую помощь оказали мне лекции по русской истории, которые начал читать у нас на курсах приват-доцент Московского университета Михаил Николаевич Покровский.
Первая лекция М. Н. Покровского на тему «Материалистическое понимание истории» прямо-таки потрясла меня. Я поняла, что та история, которую мы изучали, была ложью, обманом, что прославление царей, министров, полководцев — это не история.
Михаил Николаевич помогал нам в подготовке рефератов, снабжал книгами, указывал литературу, которую можно было достать в Румянцевской библиотеке.
В 1902 г. я узнала, что в России есть социал-демократы, стремящиеся создать партию, которая возглавила бы борьбу рабочего класса с существующим строем, основанным на угнетении и эксплуатации народа.
Мне удавалось доставать и читать нелегальную марксистскую газету «Искра», а также некоторые издания других направлений. Номера «Искры» я перечитывала по нескольку раз и решила, что именно эта газета говорит правду. Вскоре прочла книгу В. И. Ленина «Что делать?», а в начале 1904 г. узнала о состоявшемся II съезде РСДРП, о расколе партии на большевиков и меньшевиков и стала решительно на сторону большевиков. Я старалась установить связь с большевиками, но это оказалось для меня делом трудным.
В то время я была уже учительницей в одной из городских начальных школ на Пресне; там же при школе и жила. Школа помещалась рядом с Прохоровской мануфактурой, и моими учениками были преимущественно дети рабочих и служащих этой фабрики.
Некоторые из учителей нашей и соседних школ являлись членами Московского педагогического общества, существовавшего при Московском университете. Здесь я близко познакомилась с учителями, которые подобно мне интересовались общественной жизнью. Мы часто беседовали, спорили, главным образом о путях борьбы с существующим строем. Я стремилась сблизиться с прогрессивно настроенными учителями.
Преподаватель Торговой школы Ананьин ввел меня в кружок учителей, занимавшихся самообразованием путем чтения политической литературы. Узнав, что Ананьин состоит в социал-демократической партии, я стала просить его помочь и мне вступить в партию. Вскоре он устроил мне встречу с товарищем, который назвал себя Василием и сказал, что он является представителем МК и должен прежде познакомиться со мной. Он подробно расспрашивал, что я читаю, что знаю о партии, а затем сказал, что, вероятно, меня используют на пропагандистской работе, и дал две темы, по которым я должна была подготовить тезисы для занятий в кружке рабочих.
Помню, что одна из тем была сформулирована так:
«Классовая структура современного общества и классовая борьба в нем»; вторая — «Кто может быть членом партии».
Через некоторое время учитель Чернышев, поддерживавший связь с Московским Комитетом, сообщил, что меня приняли в партию и зачислили в группу пропагандистов при Московском Комитете. Мне было поручено вести занятия в кружке рабочих. В кружок входило 25— 30 рабочих с различных предприятий Лефортовского района. По предложению МК в основу занятий было положено изучение «Манифеста Коммунистической партии» К. Маркса и Ф. Энгельса и Программы партии, принятой на II съезде РСДРП.
Первые мои занятия прошли сухо, хотя я и хорошо готовилась к ним. Я стеснялась моих слушателей; боясь показаться назойливой, опасалась задавать вопросы об их работе и жизни. И занятия были оторванными от жизни.
Своими переживаниями я поделилась со старостой кружка Анисимом Ивановичем и сказала ему, что мне с детства знакома тяжелая жизнь рабочих и их семей.
— Эх, — воскликнул Анисим Иванович, — да у вас есть великолепный материал из жизни, который вы мо жете использовать на занятиях.
Мы условились, что на следующем занятии я буду говорить о вопросах, связанных с бытом рабочих, — о жилищах, о неграмотности, о женском и детском труде и т. д.
— Не беспокойтесь, рабочие ваши рассказы дополнят,— сказал в конце беседы Анисим Иванович.
Действительно, на следующем занятии нам оказалось мало двух часов, и мы решили продолжить обсуждение поставленных вопросов. Мне показалось, что после этого занятия рабочие стали относиться ко мне теплее.
Первые скупые сведения о событиях 9 января 1905 г. в Петербурге мы получили из легальных буржуазных газет. Затем появились листовки Центрального и Мсковского комитетов партии большевиков, рассказавшие о Кровавом воскресенье и задачах, которые встают перед партией и рабочим классом в связи с этим.
Трудно передать, какое негодование и ненависть к царскому строю испытывал каждый из нас, когда перед глазами вставала ужасная картина расстрела безоружных рабочих, стариков, женщин, детей. В Москве забастовали почти все предприятия. Забастовки проходили бурно. Лозунг «Долой царя!», требования политических свобод, амнистии для политических заключенных — вот что звучало на собраниях и на демонстрациях бастующих рабочих. В течение января занятия в кружках не проводились. Затем мы получили от МК указание строить занятия на современном материале. Когда мой кружок собрался в первый раз после перерыва, я прочла товарищам статью В. И. Ленина «Начало революции в России».
Статья произвела громадное впечатление. В ней говорилось о том, что рабочие наблюдали сами в своей среде: исчезновение веры в царя, озлобление против существующих порядков, сознание, что только борьбой можно добиться улучшения своего тяжелого положения.
Ленинский лозунг вооруженного восстания не только не пугал рабочих, а, наоборот, находил в их среде всемерную поддержку. «Если с нами заговорили пулями, то и мы должны отвечать пулями», — заявляли они.
Занятия кружка стали проходить живее, интереснее.
Особенно запомнились мне занятия на тему «Почему Россия терпит поражение в русско-японской войне». Рабочие рассказывали о письмах, которые они получали от родных и знакомых с фронта. Эти рассказы являлись живой иллюстрацией к ленинским положениям о том, что война приближает крушение всей политической системы России, что война вскрывает несостоятельность царизма.
Осенью 1905 г. представитель Московского Комитета ознакомил нашу группу социал-демократов учителей с решениями III съезда партии и предупредил, что в бли жайшие месяцы надо ожидать больших событий. Нам дали № 9 газеты «Вперед» {1}и сказали, чтобы мы внимательно прочли и обсудили статью В. И. Ленина «Новые задачи и новые силы» и подумали, какие выводы нужно сделать нам, учителям, из этой статьи.
Мы обсудили статью и пришли к убеждению, что она имеет непосредственное отношение к нам: Ленин ставит вопрос о том, что в связи с колоссальным ростом революционного движения надо вербовать новые силы для охвата своим влиянием этого движения. Мы сделали вывод, что силы эти надо черпать и из рабочей среды, и из среды городской демократической интеллигенции, какой являются учителя.
В МК РСДРП наше решение одобрили и сказали, что нам дается партийное поручение — помимо пропагандистской работы в рабочих кружках развернуть по литическую работу среди учителей, применяя различные формы: создание кружков, созыв собраний отдельных групп учителей, индивидуальную агитацию. Нам указа ли, что задача эта нелегкая, так как часть учителей аполитична, другие находятся под влиянием либеральной буржуазии и обобщественной жизни судят по либеральной печати, что многие учителя сочувствуют эсерам.
Речь шла не о вовлечении учителей в партию, а о том, чтобы вызвать у них сочувствие к революционному движению и желание помогать ему.
В соответствии с указаниями Московского Комитета мы повели работу с учителями, главным образом с молодыми. К октябрю нам удалось объединить большую группу революционно настроенных учителей. Мы проводили собрания, на которых выступали с докладами, устраивали дискуссии. Местом наших сборов по большей части была школа, находившаяся возле Курского вокзала. Мы стали эту школу называть нашим штабом.
На наших собраниях по поручению МК несколько раз выступал с докладами Михаил Николаевич Покровский.
В то же время мне хотелось принимать участие и в общей революционной борьбе, которая с каждым днем все шире развертывалась в Москве. Я старалась как можно чаще посещать рабочие митинги, проходившие в различных местах города. Были такие центры, куда собирались рабочие со всех районов, например театр «Аквариум» и Московский университет. В сентябре МК РСДРП выпустил листовку, в которой призывал учащуюся молодежь включиться в активную открытую борьбу против самодержавия, превратить университет в одни из очагов революции, а его аудитории использовать для политического просвещения трудящихся. Листовка звала молодежь учиться действовать у авангарда русской революции — российского пролетариата и воспринимать революционную тактику у его передового отряда—Российской социал-демократической рабочей партии.
Прежде, до событий 1905 г., мне не раз приходилось бывать в помещении Московского университета. Запомнились тихие, полутемные коридоры, по которым проходили небольшие группы студентов или мелькали одино киефигуры профессоров и преподавателей. Двери аудиторий всегда были плотно закрыты.
Теперь жизнь била здесь ключом: каждый вечер сюда приходили тысячи рабочих с разных концов Москвы, одновременно в двух-трех аудиториях проходили митинги, в коридорах то там, то здесь возникали горячие дискуссии. Я впитывала все, что говорилось на митингах, и с удовлетворением отмечала, что большевистские ораторы имели наибольший успех.
Так продолжалось до начала октября, когда постановлением правительства университет был закрыт.
Начавшаяся еще в сентябре забастовка типографских рабочих с каждым днем расширялась, все больше предприятий присоединялось к ней.
Нас, учителей, волновал вопрос: когда же к стачке сможем присоединиться и мы? В Московском Комитете нам сказали, что все рабочие и служащие городских предприятий должны забастовать организованно, что идет необходимая подготовка к этому. 10 октября состоялась общегородская конференция большевиков, единодушно решившая объявить всеобщую политическую стачку. К бастующим присоединились новые предприятия, остановился городской транспорт, не действовал водопровод, с наступлением вечера улицы погружались в темноту.
Вскоре после начала забастовки я, молодой член партии, получила наглядный урок, какой оборот принимает дело, когда лицом к лицу сталкиваются представители рабочего класса и капиталистов.
От одной учительницы я узнала, что городская управа созывает совещание с представителями профессио нальных союзов и политических партий. Мы решили по слушать, что будет говориться на совещании. Это не составило особого труда, так как у входа в думу не спрашивали ни пропусков, ни мандатов.
Председательствовал городской голова князь Голицын, слывший либералом. Открывая совещание, он сказал, что целью его является обсуждение не политических вопросов, а положения, в котором оказалось население Москвы в связи с забастовкой рабочих и служащих городских предприятий. Были произнесены слова о том, что страдают женщины, дети, вообще люди, далекие от политики. И вот городская управа созвала это совещание, чтобы найти выход из создавшегося положения.
Представители организаций потребовали перерыва для выработки своих предложений. Перерыв продолжался около двух часов. Когда совещание возобновилось, представители профессиональных союзов и партии социал-демократов стали оглашать свои декларации.
Основной смысл этих деклараций был таков: теперешняя городская дума и ее исполнительный орган — городская управа должны сложить свои полномочия, так как они представляют не народ, а фабрикантов, заводчиков, домовладельцев и купцов. Немедленно должен быть избран организационный комитет из представителей организаций трудящихся, который временно возьмет в свои руки городское хозяйство и подготовит выборы в новую думу на основе всеобщего и равного избирательного права, путем прямого и тайного голосования.
По мере того как зачитывались эти декларации, нарастало раздражение членов президиума. Злобно, с пеной у рта они заявляли, что это совещание созвано не для того, чтобы какие-то безответственные, никому не известные люди предъявляли свои требования им, избранникам Москвы.
Голицын стоял растерянный. В это время в зал быстрыми шагами вошел высокий полный человек. Весь его вид показывал, что он очень взволнован. В зале послы шался шепот: «Каблуков, профессор Каблуков».
Подойдя к президиуму, Каблуков попросил слова для внеочередного заявления.
— Господа! Казаки, жандармы и полиция окружили университет, — взволнованно сказал он. — Студентам было предложено выйти из здания, они отказались, за баррикадировали все входы и готовятся дать отпор осаждающим. Господа, там прольется кровь наших детей, нашей молодежи. Я пришел сюда просить помощи, чтобы предотвратить это несчастье.
В зале несколько минут стояло молчание. Голицын, переговорив с членами президиума, объявил, что про должение совещания переносится на следующий день на 10 часов утра. Но на другой день с раннего утра дума была оцеплена большим нарядом полиции и к ней никого не подпускали. Через день был опубликован так на зываемый манифест 17 октября, в котором царь обещал народу различные свободы.
18 октября Михаил Николаевич Покровский сделал нам доклад, в котором сказал, как большевики расценивают царский манифест и какие задачи партия ставит перед собой. История показывает, говорил Михаил Николаевич, что никогда нигде господствующие классы не уступали своего господства без ожесточенной борьбы.
Свободы не даются, они завоевываются. Революция продолжается. Она неизбежно примет еще более острые формы борьбы. К этому мы все должны готовиться.
У всех на глазах монархисты организуются. Черносотенные организации — «Союз Михаила архангела», «Союз русского народа» — покажут себя в недалеком будущем.
Затем Михаил Николаевич сказал, что мы не должны ослаблять внимания к политическим событиям и обязаны держать постоянную связь с Московским Коми тетом.
Собрание окончилось, и мы собирались расходиться.
Вдруг во входную дверь раздался сильный стук. У некоторых из нас мелькнула мысль «полиция», кто-то спросил:
— Кто там?
— Товарищи, откройте скорей! — ответил взволнован ный голос.
Когда дверь открыли, вошел один из наших товарищей. Он был бледен и даже не мог сразу заговорить.
— Случилось ужасное несчастье, — наконец произнес он, — черносотенцы убили товарища Баумана.
Мы, москвичи, хорошо знали замечательного большевика Николая Баумана, и это известие потрясло нас.
Михаил Николаевич сказал:
— Вот наглядный пример, чего стоят обещанные царем свободы! Видите, оценка нашей партией царского манифеста быстро подтвердилась.
— Но ведь партия, народ должны немедленно ответить на убийство Баумана, — заговорили мы.
— Конечно, партия ответит. Но сейчас я не могу вам сказать, когда и в какой форме это будет сделано. Держите связь с МК, — посоветовал Михаил Николаевич.
На другой день мы узнали, что похороны Баумана состоятся 20 октября, что МК организует демонстрацию, которая пойдет от Технического училища, где находится гроб с телом Н. Э. Баумана, к Ваганьковскому кладбищу. Сообщен был маршрут.
Я попала в колонну, которая шла посреди других, так что мне не было видно ни начала шествия, ни конца. Полиции на улицах не было, на тротуарах в глубоком молчании стояли толпы народа, из некоторых окон и с балконов свешивались самодельные красные флаги с черными лентами.
Впереди каждой колонны шел уполномоченный МК с красной повязкой через плечо. С нашей колонной шел Иван Иванович Скворцов-Степанов.
Уже смеркалось, когда подошли к Кудринской площади. Здесь мы остановились. Стояли довольно долго и беспокоились, что не попадем на митинг на кладбище.
Наконец подошли связные и объявили, что митинг уже начался, что вход на кладбище закрыт, так как кладбище больше не может вместить люден.
Мы продолжали стоять, надеясь на то, что по окончании митинга те, кто был на кладбище, выйдут, а мы сможем войти и поклониться могиле Н. Э. Баумана.
Между тем совсем стемнело. Вновь подошедшие связные передали указание МК: расходиться по домам, идти разными улицами небольшими группами или в одиночку.
На другой день я узнала, что часть демонстрантов, возвращавшихся большими группами через центр, стала жертвой жестокой кровавой расправы: из двора университета на них выскочили казаки, жандармы и полиция, били нагайками, прикладами, топтали лошадьми. Многих загнали в Манеж и здесь избивали до потери сознания.
Так осуществлялись «свободы», обещанные царем.
Восстание на Пресне
Атмосфера в Москве в течение ноября была напряженной. Началась Всероссийская стачка почтово-телеграфных служащих. На происходившем железнодорожном съезде явно господствовали революционные настроения. Из уст в уста передавались слухи о волнениях в Ростовском полку и в других частях московского гарнизона.
Нам, служащим, разрешено было городской управой объединяться в корпорации. Ясного представления о том, чем должны заниматься эти корпорации, каковы их права, никто не имел.
Был создан совет уполномоченных, избранных от* всех корпораций рабочих и служащих городской управы. Большинство совета составляли рабочие.
Подошел декабрь. 6 декабря мы собрались в своей школе. Наши связные принесли сообщение о том, что в соответствии с постановлением МК РСДРП Московский Совет решил объявить с 7 декабря всеобщую стачку, с тем чтобы в ходе борьбы перевести ее в вооруженное восстание. Другой связной сообщил нам, что собрание уполномоченных всех корпораций рабочих и служащих городских предприятий и учреждений вынесло постановление о присоединении к забастовке.
Вечером собралась вся наша группа революционно настроенных учителей. Собрание длилось недолго; приняли декларацию, в которой говорилось, что мы, учителя, присоединяемся к восставшим рабочим и согласно указанию МК будем всеми мерами способствовать тому, чтобы школьные здания были использованы для нужд восставшего народа.
Декларация была для меня директивой, и я осталась в школе, где работала и жила. Я надеялась, что здесь, в рабочем районе, рядом с Прохоровской мануфактурой, применение моим силам найдется. Но когда стало слышно, что в других районах построены баррикады, идет уже вооруженная борьба, я начала беспокоиться, что события пройдут мимо и я не исполню своего партийного долга.
Все учителя, жившие с семьями в школе, уехали.
Не было видно никого и из обслуживающего персонала. Только во дворе я встречала дворника Михайлу.
Мне было известно, что почти все дворники Москвы на ходятся на службе у охранки и обязаны давать сведения о жильцах, на которых им указывают. Но Михайла не возбуждал у меня подозрений. Он вернулся с русско- японского фронта больной туберкулезом; меня всегда поражало страдальческое выражение его больших кротких глаз. И, как оказалось потом, я не ошиблась: когда его вызвали к следователю для показаний о том, что происходило в школе Серебрякова-Копейкина, и обо мне в частности, он заявил, что лежал больной и ничего не видел. Зато школьный сторож — здоровенный верзила с бегающими глазами и наглой усмешкой — казался мне определенно шпиком.
Дня через два, выйдя на улицу, я увидела картину, которую не могла забыть всю жизнь.
На улице было много народу, царило праздничное оживление, слышались шутки, песни. Народ строил баррикады: из ворот выкатывали телеги, тачки, несли мебель — столы, комоды, железные кровати, решетки, ящики, здесь же валили телеграфные и телефонные столбы, опутывали все проволокой. Строительство баррикад, которое я наблюдала на Пресне, подтверждало слова Ленина, что революция — праздник трудящихся.
Я прошла до Большой Пресни; на всех перекрестках и вдоль Пресненской улицы были построены баррикады.
Прошла в сторону Горбатого моста — и здесь везде уже были возведены баррикады. Радостная, возбужденная, я вернулась домой.
Но потом мной овладело раздумье: что же я буду делать — стрелять не умею, да у меня и нет никакого оружия, следовательно, я не могу бороться на баррикадах.
Тоскливо чувствовала я себя, размышляя о том, что не выполняю своего партийного долга — ничем не по могаю вооруженному восстанию.
В дверь комнаты постучали, а затем вошли трое рабочих. Они сказали, что штаб, руководящий восстанием, берет это здание в свои руки.
— А вы как хотите, оставайтесь здесь или уходите, сказал один из них.
— Я член социал-демократической партии и осталась здесь, чтобы участвовать в восстании, но до сих пор ни чего не сделала и сейчас не знаю, с кем могу связаться, чтобы получить партийное поручение, — волнуясь, объяснила я.
— Отлично. Сейчас доложу комитету и сообщу вам его решение.
Я предупредила его, что здание не отапливается, а он сказал, что это будет улажено, и действительно истопник был прислан очень скоро и начал налаживать отопление.
Вскоре возвратился и товарищ, говоривший со мной.
Он передал, что комитет назначает меня комендантом здания, я буду получать задания или через него, Иванова, или по особым запискам от комитета. Первое за дание— наладить питание дружинников. Я должна следить за тем, чтобы в столовую не пробрался никто чужой. Люди будут преходить по специальным талонам. И он передал мне образец талона. Это был маленький квадратик бумаги, на котором стояла печать комитета и подпись. Пока мы с ним разговаривали, принесли продукты, пришли две работницы, которые и начали хозяйничать в кухне.
Через два часа пришла обедать первая смена дружинников. Так начала функционировать столовая для боевой дружины. Работала она до конца восстания.
Какие оживленные, бодрые были дружинники впервые дни! Они рассказывали о том, как разоружали городовых, сколько и какого оружия удалось взять, как они защищали ту или другую баррикаду. Среди дружинников была одна девушка, работница с Прохоровской фабрики — Козырева. Впоследствии мы вместе сидели в Бутырской тюрьме, и нас вместе судили.
Запомнился мне еще один дружинник — солдат, вернувшийся с фронта. Он привез с собой винтовку, с которой сражался теперь на баррикадах. Про него рассказывали, что он стрелял без промаха и метко сражал казаков. У него было добродушное, веселое лицо, и он всегда смущался, когда товарищи рассказывали о его подвигах.
Хорошо помню и тех работниц «Прохоровкн», которые помогали мне. Их было шесть человек, они работали в три смены. По вечерам, ожидая последнюю смену дружинников, мы беседовали на кухне.
Я узнала, что работницы эти беспартийные, сочувствие их революции родилось как под влиянием тех речей, которые слышали они на собраниях, так и в связи с тем, что их мужья и сыновья участвовали в забастовках и восстании. О партиях они знали по названиям, знали также агитаторов, и некоторые им полюбились за то, что хорошо говорили о тяжелей жизни работниц. Много рассказывали они мне о Наташе, которая часто с ними беседовала. «Уж такая хорошая, такая хорошая», — говорили они. На мой вопрос — партийная ли она, они ска зали, что она эсерка. На другой день они сообщили, что рассказывали обо мне Наташе и Наташа спросила, не перейду ли я к эсерам, на что они ответили — вряд ли.
Я одобрила их ответ, а затем осторожно повела беседы о том, за что и как борются социал-демократы.
Скоро до нас стали доходить слухи, что в других районах Москвы баррикады разгромлены, что рабочие вынуждены сложить оружие. Но Пресня держалась, здесь шли упорные бои.
Узнали мы о том, что в Москву для подавления вос стания прислан из Петербурга Семеновский полк. А на другой день дружинники рассказали, что отряд семенов-цев появился на Пресне; когда он приблизился к одной из баррикад, дружинники его обстреляли, и отряд от ступил.
Из рассказов дружинников было ясно, что солдаты и казаки, привыкшие встречать врага лицом к лицу, терялись, когда на них сыпались пули невидимого за баррикадами противника, и поворачивали обратно. Но дружинники не преследовали убегавшего врага, бои носили оборонительный характер. Враг был многочислен и хорошо вооружен, уничтожить его было трудно, и он пользовался своими преимуществами.
Чувствовалось, что с каждым днем напряжение на растает. Запомнилась мне одна из последних ночей восстания. Мы покормили вечернюю смену дружинников.
Было уже 2 часа ночи, когда пришел медицинский отряд. Врач предъявил мне распоряжение штаба — устроить отряд на ночевку.
— Мы работали почти двое суток без перерыва, — сказал врач, — боюсь, что можем заснуть так крепко, что не услышим стрельбы. Разбудите, пожалуйста, нас, если начнется стрельба.
Я сказала, чтобы не беспокоились, что спать не буду и разбужу их, как только услышу стрельбу.
Чтобы самой не задремать, ходила по коридору и прислушивалась. Часа два было тихо. Потом послышались выстрелы, но это были не такие выстрелы, которые мы слышали до сих пор. Стреляла артиллерия.
Я постучала товарищам.
— Слышим, собираемся, — раздалось из-за двери.
Отряд быстро собрался и ушел.
Рано утром пришел товарищ Иванов и сообщил, что малая кухня, в которой на «Прохоровке» помещался комитет, разгромлена снарядами и штаб перейдет сюда.
Необходимо выделить комнату.
Я приготовила комнату.
Скоро пришли, не помню точно, четыре или пять человек. Товарищи сообщили мне пароль и отзыв, по которым я должна была указывать помещение комитета тем, кто будет приходить.
Позднее, когда я познакомилась с 3. Я. Литвиным -Седым, я вспомнила, что он был среди этих товарищей.
Кто были остальные, не знаю.
Ночью началось окружение Пресни. В последующие два дня восстание на Пресне было разгромлено.
В последний день утром меня позвали в комитет.
Когда я вошла в комнату, товарищи стояли одетые. Они сказали мне:
— Вы знаете, что восстание разгромлено. Наши дру жинники держались стойко, но силы были слишком не равные. По постановлению МК восстание прекращено.
Мы уходим. Вы тоже, конечно, уйдете, но сначала вы должны выполнить наше поручение. Распоряжение генерал-губернатора Дубасова — громить артиллерией дома, откуда будет ведись стрельба. Мы не можем допустить разгрома школьного здания. Поэтому вы должны задержаться здесь и следить, чтобы никто отсюда не стрелял, не прятал в здании оружие. Вы уйдете тогда, когда будете уверены, что этого не случится.
Я заперла главный вход и стала дежурить у черного хода, из которого шла лестница на чердак. Как раз здесь и была сделана попытка спрятать оружие. Вошли студент в форме Технического училища и рабочий; в руках студента была винтовка. Я преградила им дорогу и сообщила распоряжение штаба.
— Но вы же понимаете, что семеновцы расстреляют меня на месте, если я попадусь им с винтовкой, — взвол нованно говорил студент.
Я твердо сказала, что мы обязаны выполнять распоряжение руководителей восстания.
Рабочий поддержал меня и сказал:
— Пойдем, зароем винтовку где-нибудь в снегу.
Я им объяснила, что позади школы есть пустырь, за валенный снегом, там можно закопать винтовку, но только подальше от здания школы. Они ушли. Я дежурила еше часа два, потом заперла черный ход, еще раз обошла ту часть помещения, которая использовалась во время восстания, и ушла никем не замеченная.
Я пошла к матери в Замоскворечье. Путь мой лежал через Горбатый мост. На улицах было непривычно пусто и тихо. Баррикады были разрушены. Подойдя к Горбатому мосту, увидела еще дымившиеся развалины фабрики Шмита.
Со стороны Пресни мост охранялся семеновцами, с противоположной стороны — солдатами московского гарнизона. Каждого проходящего обыскивали. Семеноцым обыскивали женщин нагло, отпускали циничные шутки. Также обыскали и меня.
Когда я приблизилась к другому концу моста, услышала позади ужасный крик и, обернувшись, увидела, что семеновцы бьют рабочего прикладами. Я невольно остановилась, но один из солдат потянул меня за рукав и сказал: «Проходите скорей». Я перешла мост, свернула направо и пошла по набережной.
Со стороны реки слышались ружейные залпы, и я вспомнила рассказы дружинников, что Семеновцы выводят рабочих группами по 10—20 человек на лед и здесь расстреливают.
По окончании забастовки школы не приступили к занятиям, так как были рождественские каникулы. Я жила у матери. Никто из родных ни о чем меня нерас спрашивал. Меня мучил вопрос: что будет с теми, кто поднял оружие против царизма, а сейчас, может быть, находится в руках карателей?
О себе я должна сказать, что во мне тогда было мн го наивности, недомыслия по поводу того, что ожидает лично меня. Я еще не имела дела с полицией, с охранкой, у меня не было обысков, меня не арестовывали. Я много читала о тех преследованиях, которым подвергались революционеры. Но ведь они долго и активно боролись, вели за собой рабочих. А я сделала так мало для революции, вероятно, об этом ни полиция, ни жандар мы не узнают. Ни разу у меня не мелькнула мысль, что мне могут угрожать преследования, что, может быть, надо скрыться. Я дожидалась конца каникул, чтобы вернуться в школу и приступить к работе. Дня за три до этого пошла в школу, взглянуть, что там делается. Мать заявила, что она пойдет со мной, так как боится, что меня арестуют или даже убьют. Пришлось согласиться.
Уходя из школы, я заперла свою комнату и взяла с собой ключ. Теперь я увидела, что дверь открыта; стены, окна и занавеси изрешечены пулями. Дверца платяного шкафа разрезана штыком, и платье, которое ближе висело к двери, порезано.
Я хотела разузнать, как произошел разгром моей комнаты, и разыскала дворника. Он рассказал. Когда улицы очистили от баррикад, к школе подошел отряд семеновцев во главе с офицером. Солдаты были вы строены перед главным фасадом и первый залп дали в подвальный этаж, ранив зятя школьной кухарки. Кухарка выбежала из дома, упала в ноги офицеру, умоляла его не стрелять в невинных людей, говорила, что виновата во всем учительница, которая водила сюда дружинников, а сейчас заперлась в своей комнате. По приказанию офицера она показала мои окна. Солдаты дали несколько залпов, потом вбежали в здание школы и учинили разгром моей комнаты.
Я попросила дворника позаботиться, чтобы к началу занятий в комнате вставили стекла, и ушла вместе с матерью домой.
Это происшествие заставило меня задуматься о своем положении: становилось ясно, что моя деятельность получает огласку. Но посоветоваться о том, что мне де лать, было не с кем.
Скрыться — это значит перейти на нелегальное положение. Ну, а дальше? Я молодой член партии, еще не проверена достаточно на работе, никто из руководителей партии меня не знает, еще не заслужила права стать профессиональной революционеркой, а просто скрыться и выжидать я не хотела.
В то же время у меня еще теплилась надежда, что все обойдется, что выстрелы в мою комнату — дело случая, никто на меня не донесет. Я решила вернуться на работу и в день начала занятий пришла в школу.
Лица ребят были сумрачны, иногда я ловила на себе их испуганные взгляды. Но что особенно поразило меня— это поведение учителей по отношению ко мне: они не только не отвечали на мои приветствия, но отворачивались, когда мы встречались в коридоре. Значит, хотя их и не было в школе во время восстания, они все знали и осуждали меня. Как же я буду здесь работать среди враждебно относящихся ко мне людей?
Не помню, как прошел первый учебный день.
Я сидела в своей комнате растерянная, грустная. Но вот блеснул луч сочувствия. Ко мне пришла знакомая учительница. Мы с ней хорошо знали друг друга и друг другу симпатизировали. Ее звали Надежда Поликарповна Ширяева. Она была беспартийная, сочувствовала большевикам, ей доверяли: она прятала запрещенную литературу, у нее иногда ночевали нелегальные товарищи.
— Зачем вы здесь? — был ее первый вопрос, когда она вошла в комнату.
Я поделилась с ней моими мыслями: таких, как я, участников восстания, были тысячи, сделала я очень, очень мало, ведь нельзя же всех переарестовать и засадить в тюрьмы, да и куда мне деваться? Ни одного города, кроме Москвы, я не знаю, нигде у меня нет не только родных, но и знакомых.
— Но поймите, ваше участие в вооруженном восстании получило широкую огласку. Вам надо уехать хотя бы на время, а там посмотрим, как дело обернется.
Она посоветовала мне взять отпуск и поехать в Петербург. Я согласилась.
На другой день, заготовив прошение о двухмесячном отпуске, я отправилась в городскую управу. Членом управы, ведавшим делом народного образования, был Пузыревский. Увидев меня, он стал кричать:
— Как вы смели в школьное здание допустить дружинников? Как вы смели распоряжаться? Вы с ума со шли! Знаете ли вы, что Николаю Ивановичу {2} пришлось ехать к генерал-губернатору, просить, чтобы школу не расстреливали артиллерией. Нам пришлось исправлять отопление, это стоило 2 тысячи рублей.
Я молча слушала эту грозную речь.
Пузыревский кончил, и я почувствовала, что он в замешательстве, не знает, что со мной делать; с одной стороны, я как будто государственная преступница, с другой — нахожусь на свободе, и мне не предъявлено властями никаких обвинений.
Я воспользовалась этим и заявила, что по состоянию здоровья прошу дать мне двухмесячный отпуск. Мне по казалось, что он обрадовался такому обороту дела. Я подала ему заготовленное прошение, и он наложил резолюцию, разрешающую отпуск.
На другой день рано утром пришла назначенная на мое место учительница, и я передала ей класс. Горько было мне расставаться с учениками.
Я уехала в Петербург, сняла комнату и прописалась по своему паспорту. Это было ошибкой, так как вскоре я была арестована и препровождена в Москву. Затем по следовали тюрьма, следствие, суд, в конце которого я скрылась, а затем перешла на нелегальное положение.
Публикуется впервые.
СЛОВО СТАРЫХ БОЛЬШЕВИКОВ
(из революционного прошлого)
Москвский рабочий 1965
1 «Вперед» — нелегальная большевистская газета, выходившая в Женеве. Организатором и руководителем газеты был В. И. Ленин.
Он писал: «Направление газеты «Вперед» есть направление старой «Искры».
2 Н. И. Гучков. Был в то время городским головой.